Новостной раздел сайта Аkimataktobe.kz

Фото:
АиФ

На век выходца из липецкой деревни Дмитрия Покидова пришлось ни много ни мало восемь российских правителей: от Александра III до Брежнева. Понимая, сколько всего он повидал за свой век, в конце жизни Дмитрий Дмитриевич сел за свой «дневник» и тонким каллиграфическим почерком описал свою жизнь. Почти полвека спустя воронежская студентка Елена Уточкина напишет на основе рукописи целую исследовательскую работу, которая займет призовое место на конкурсе молодых историков.

«О Дмитрии Дмитриевиче я узнала от своей знакомой. Когда они с мужем разбирали дом ее дедушки, нашли автобиографический дневник и фотографии. Этот дневник на короткое время дали мне. Прочитав его, я поняла, что написанное там — просто живая история», — рассказала Елена Уточкина.

«АиФ-Черноземье» публикует отрывки из дневника Дмитрия Покидова, в которых он рассказывает о крестьянском быте конце 19 века, «братании» с немцами в годы Первой Мировой войны, душном поезде, на котором его семья отправилась на высылку в Казахстан, и о горе, с которой он с женой со слезами на глазах пытался увидеть свою родину.

Детство и юность

«Родился я в 1881 году 22 октября по старому стилю в селе Лебяжье, теперь Добровского района Липецкой области. Дошкольные годы как проходили, я не помню. Помню лишь, как мой дедушка Иван Степанович ударил меня по лбу деревянной самоделковой ложкой, когда я во время обеда за столом шалил. Еще помню, как мой отец Дмитрий Иванович с дядей Иваном Ивановичем во дворе под сараем пилили долевой пилой лес на доски. А из них делали чаны и бочки и возили их продавать на базары в Липецк, Грязи, Песковатку, Шехмань… Жили бедно. Был у нас чалый, небольшого роста мерин. Потом отец с дядей купили старую крупорушку и сделали из нее просорушку топчаковую, которая у нас работала до 1894 года.

… Потом пошел в школу. Это было, кажется, в 1889 году. Школа была церковно-приходская. Помню, когда я учился в третьем классе, приезжал архиерей и спрашивал меня по Священной истории, что такое Успение Божией Матери. На экзамене меня спрашивали, что такое Литургия, но ответ мой был слабый, так как я весь Великий пост болел до самого экзамена, а в это время только объяснялась Литургия. Но задачу решил и диктант написал без одной ошибки.

… Потом после окончания школы, дружил с Покидовым Михаилом Дмитриевичем (Урайским) до самого призыва его на военную службу. Занимались мы с ним большею частью правописанием, чтением запрещенных книг Толстого Льва Николаевича, а потом учились и пели нотные песни в три голоса… Бывало, залезем на самый верх мельницы, когда она еще не была достроена, и поем вечерней летней зарей песни «Гандальер молодой», «Что ж затуманилась, зоренька ясная», «Накину плащ», «Кукушку», «Глядя на луч пурпурного заката», «Среди долины ровныя», « Мой костер в тумане светит», «Вечерний звон». Получалось неплохо, и все, кто слышали, хвалили нас и говорили: «Ой, как вы хорошо поете!».

Война

«Когда я проработал семь лет писарем и нанялся на восьмой (это был 1914 год), то началась война с Германией. С начала войны я не был взят на фронт, так как был ратник ополчения… В отправку на фронт я не попал, так как меня и Клейменова Герасима Ивановича зачислили в кадровые — обучать мобилизованную молодежь. Эх, как не хотелось отставать от своих односельчан.

… После обучения молодежи пришлось с ними ехать на фронт. До передовой два дня шли пешком… Наступали чаще всего ночью. Вот тут-то уже никакой надежды не было на дальнейшую жизнь, тем более что попал с молодежью. Сидим в окопах и слышим, как на правом фланге кричат «Ура!», а нам приказано бдительно смотреть в сторону противника. Вот в это время пуля пробила мне на голове фуражку. Этой ночью, ближе к утру, получили команду «Вперед!».

… Немец нас заметил и давай обстреливать так, что сидишь в глубоком окопе и засыпает землей от взрыва снаряда, и голову поднять нельзя. А еще и пулеметы трещат. Просидели в таковом положении весь день. Ужасно было смотреть на валяющиеся трупы убитых.

… Отступление продолжалось шесть суток, ночью отступали, а днем окапывались и задерживали неприятеля. Во время отступления кухня не действовала. Солдаты терпели голод. Лишь иногда по дороге попадались картофель и капуста. Помню, как наша рота наткнулась на капусту, и с голодухи солдаты наелись. Потом все заболели и не годились идти дальше.

… На фронте пробыл три года: с 1915 по 1917. Все, что было за три года фронтовой жизни, описать теперь не могу. Были моменты, что просто желал бы, чтобы убили поскорее от такого мучения. Помню, как Сергей Иванович (двоюродный брат) пришел ко мне сказать, что он, будучи телефонистом, подслушал передачи по штабам о том, что царя Николая свергли.

… В 1917 году, когда был свергнут царь, дисциплина стала слабее. Помню, после этого целый год сидели в Карпатах, когда у власти был Керенский. Было братание с немцами. Окопы были одни от других не более двадцати саженей, а между окопами были проволочные заграждения. Некоторые наши солдаты ходили в окопы к немцам и приносили от них ручные часы. Часто по утрам, когда еще офицеры спят, разговаривали с немцами. Они хорошо говорили по-русски. Мы предлагали им: «Свергните своего Вильгельма, и давайте бросим воевать». На что они отмахивались и говорили, что этого сделать нельзя.

… В Румынии пришлось пожить, ожидая демобилизации и очереди на отправку домой. В первую очередь отпускали солдат старшего возраста. Железные дороги были разбиты, топлива для паровозов не было. Приходилось останавливаться и искать дрова, чтобы паровоз двигался дальше. Поезд был настолько нагружен солдатами, что даже на крышах вагонов мест не было. Я прицепился на пороге вагона. У меня за спиной был котенок. Однажды его чем-то зацепило. Вот тут-то пришлось дрогнуть».

Раскулачивание

«В 20-х годах организовывалась добровольная артель из семи хозяйств, куда входило и наше. Взяли с рассрочкой платежа трактор «Фордзон». Задолженность за трактор мы выплатили в срок. Трактор использовали на пахоте, на обмолоте, мололи зерно на муку… Получилось в результате так, что районная власть отобрала у нас трактор и все приспособления к нему. Потом стали отбирать у нас скот, инвентарь, хлеб, сундуки, корма из риги, картофель из погреба. Словом оставили только стены.

… В эти годы пришлось пережить много разных неприятных моментов. Например, за невыполнение обществом каких-либо заданий, меня с другими односельчанами забирали в заложники и отправляли под арест в село Доброе. Там мы сидели в пекарне у Кобылковых до тех пор, пока общество выполнит задание. Помню, как в селе Борисовка произошло что-то вроде бунта против продотряда. И тоже мне с односельчанами пришлось быть арестованным. Нас отправили в Лебедянь, где мы сидели в тюремной церкви дней пять, а потом были освобождены.

… Потом мое хозяйство было раскулачено, приписана 58 статья, и я с женой и сыном Алексеем, которому было 11 лет, был выслан в 1931 году в Казахстан».

Арест

«Однажды в Драконове я перекладывал клетки торфа для сушки, а жена возила их домой на лошади. И вот приехала она в очередной раз и говорит, что в селе кое-кого вызывают и арестовывают и что мне надо спрятаться. После этого она увезла сухой торф, но вскоре вернулась обратно, привезла мне хлеба и сказала, что в селе Хомутец ловят некоторых и сажают. Мы договорились, что я домой не поеду, а приду лишь ночью.

… В скором времени на колхозном собрании я был избран членом правления колхозом. А потом еще принял работу от секретаря Лебяженского сельсовета Плешивцева Егора Никитича. Таким образом, работая, я думал, что, может быть, спасусь… Однажды я принимал деньги от граждан по уплате разных налогов и выдавал квитанции, а председатель давал распоряжения посыльнвм приводить плательщиков. В это время заходят работник ГПУ Галкин и председатель сельсовета Казаков. Галкин говорит Казакову: «Отберите у Покидова деньги и всё, что у него есть»… Вызывали по одному, допрашивали и писали обвинительный материал. Тем же днем нас всех (точно не помню, сколько человек) на двух подводах под охраной отвезли в село Доброе и сдали в милицию.

… В Липецкой тюрьме питание было очень плохое. Помню, как приносила мне дочь Мавриша пирожки и яйца. Пирожки были все порезаны на несколько частей, а яйца все разбиты. Это все тщательно проверялось охраной тюрьмы.

… Помню, как нас, заключенных, заставили пахать без лошади участок земли. К плужку привязывали веревку, несколько человек тянули за нее, а один управлял им. В это время шли с аэродрома германские лётчики (они находились в это время в Липецке). Увидели, как мы тащим плужок, остановились и смотрят на нас. Один из нас крикнул им: «Что смотрите? Это мы так догоняем Америку». Потом лётчик ушли, а мы попахали еще немного. Затем нас сняли с этой пахоты и больше из подвала никуда не выпускали».

Ссылка в Казахстан

«Когда производили погрузку в вагоны, то приходил тот человек из Доброго, который выселял нас из домов, и сказал: «Вас повезут в хорошее место, где будет все хорошо, сроком на пять лет. Вам там понравится, и вы не захотите оттуда уезжать. Там сады и много всяких фруктов». Но мало кто поверил в его слова, а более всего предполагали, что при такой строгости вряд ли нас повезут в хорошее место. Вагон был телячий и всегда закрыт, в нем было очень тесно, жара невыносимая. Оправлялись в ведро и мужчины, и женщины без всякого стыда. Воды давали очень мало.

… Зима 1931-1932 годов самая трудная. И хотя до зимы дома были построены, но снаружи и изнутри остались не обмазаны, перегородок не было. В разных концах барака были сложены две печки. Расселили нас по этим домам уже с наступлением холодов. Народу в каждом бараке было очень много, тесно, скандалы, чистоты никакой. Бани не было, питание плохое, а зима была суровая, бураны, страшные заносы.

Поскольку не было чистоты, то появилась вошь кипучая, а потом разразился сыпной тиф — и много людей умерло. Умерших людей выносили из барака и клали около дама без гробов, лишь чем-нибудь прикрывали. Так они и лежали до тех пор, пока не выроют могилу. А выкопать могилу было очень трудно, так как земля сильно промерзла. Да и людей найти, которые бы выкопали, было тоже непросто. Потом отвозили покойников на кладбище на лошадях или на салазках и хоронили очень мелко, так что с наступлением тепла птицы обнаруживали трупы. Приходилось весной закапывать, чтобы не было зловония, и от растаскивания зверями.

… Вспоминаю еще, как мы с женой Ксенией весной 1932 года ходили на вершину горы и пытались определить, в какой стороне находится наша родина. Эх, как было тяжело на сердце. Куда нас завезли и за какую вину? Разве мы проживем здесь пять лет? Поговорили, походили по вершине, посмотрели в сторону родины, поклонились ей и со слезами стали спускаться с горы в сторону поселка».

Rambler

Комментарии запрещены.