Три запоздавших некролога

Три запоздавших некролога

Фото:
Свободная пресса

Немного припозднился, ну да ладно.

Случился у меня день рождения. Непонятно, чего в том больше, праздника или суеты. Но традиция есть традиция. Мы — носители культур, которые должны культивировать. Не клубы с наркотиками и трам-бам-бам, под которое не поговорить. Не веганство с ЗОЖ (термин, придуманный, кстати, в газете «Советский спорт»), аллергиями и аутизмом. А посиделки на кухне с алкоголем и беседами о том, чего американцы не доверят даже психоаналитику. Хотя бы камерный вариант. Пару родственников, пару земляков, пару коллег, пару людей из прошлого, пару случайных деятелей, пару друзей, ещё пару друзей, которые могут и не придти (потому что без зубов, например, или денег тебе должны). В общем, содом и гоморра.

Моя жена, как обычно, ничего не успевает и нахлобучивает меня. Я нахлобучиваю первых гостей. Потом отпускаю вожжи и всё развивается само собой. Все разбредаются. Мой друг Дима, который прославился, надев кокошник на Чемпионате мира по футболу, сидит в отдельной комнате в темноте, где я врубил ему кондиционер на минусовую температуру (он так привык), и ждёт, когда его жена Виолетта навеселится. Все прочие ржут, вопят и визжат. Имеют наглость смеяться над моим термином «американское иго». В ответ пересказывают запавшие им в головы новейшие мифы.

Моя приятельница дизайнерша Аэлита уверяет:

— До Советского Союза в Казахстане всё было хорошо! Казахи жили традиционным укладом в юртах. А во время коллективизации население Казахстана уменьшилось на треть. Так мне моя бабушка, член Союза писателей, говорила!

А я ей:

— Коллективизация — вовсе не зло. А национальные писатели — наоборот, это вот самое болото! Если бы не коллективизация, твоя бабушка никогда б не стала писательницей, а ты — дизайнершей!..

Ближе к ночи я уединяюсь поболтать с Володей Наседкиным. Володя — мой земляк и золотой человек. В 1980-е преподавал и возил на пленэры студентов. В 1990-е переехал в Москву и стал за счёт спонсоров возить на пленэр друзей-художников. В том числе и меня. В Непал, на Тибет и на Байкал. Хотя мог эти деньги прикарманить. Потом все обзавелись собственными финансами и стали ездить куда им вздумается, но уже поодиночке. Компания распалась. Это его жена не пришла, оттого, что постеснялась показаться нам без зубов…

Володя рассказывает, что посетил нашу с ним историческую родину — Урал.

— Чего там нового? — спрашиваю я, понимая, что с нашим отъездом там ничего нового не происходит. Это я так шучу. Я и сам там часто бываю.

— Волович умер.

Вот те раз!

Я-то рассчитывал, что Волович — несгибаемый утёс, будет жить вечно. Благодаря этому ничего в нашей жизни кардинально не поменяется и упоминавшаяся выше культура не иссякнет. А теперь о-о-о-ой! (Вздыхаю.)

Волович — это такая оглобля в очках и с большим носом. Заслуженный художник РСФСР. Автор канонических иллюстраций к «Малахитовой шкатулке» Бажова. У всех моих знакомых книжка Бажова с его гравюрами была расчерчена на квадраты, потому что так их удобнее было перерисовывать для оформления колхозных домов культуры и пионерских лагерей.

Аэлиту я процитировал здесь неспроста.

Все эти националистические бредни начались с возникновением регионального хозрасчёта (при Горбачёве) и появлением новых национальных государств (при Ельцине и его подельниках).

На Урале до сих пор всё было не так. Тот же Бажов сочинял не этнические мифы, а прямо наоборот — переводил локальные байки в более широкий контекст, понятный всему Советскому Союзу. «Открытое общество» по Соросу и Ходорковскому — это высокомерие и манипуляторство. А местное художественное сообщество было действительно открыто миру. Дружило с художниками из Москвы и из-за границы. Не отторгало молодых. После выставки каждый был обязан накрыть в мастерской стол, куда звал желающих обсудить его творения. Все всех поддерживали. Искусствоведки любили художников в буквальном смысле этого слова. Дачи держали в одной деревне на Чусовой. И там тоже ходили друг к другу в гости.

По моим наблюдениям, такой уклад завёл в Свердловске художник Геннадий Сидорович Мосин (как и я, из Берёзовского), который был чуть старше остальных в данной компании. После его смерти в 1980 году эстафету подхватили художники Миша Шаевич Брусиловский, Герман Сильвестрович Метелёв и Виталий Михайлович Волович. Авторитет их был непоколебим. Мой друг скульптор Антонов успел поставить им памятник при жизни. В одном из дворов в центре Екатеринбурга стоят три бронзовых художника и разговаривают.

Любых националистов на Урале воспринимали дегенератами. Когда бывшая жена Брусиловского уехала в Израиль, он остался с друзьями, потому что должен был окормлять вверенную ему территорию. Как бодхисаттвы, которые не смотря на достижение просветления, считают своим долгом жить среди обычных людей, а не сбегать в вымышленные миры. Хотя Брусиловский и за границей бывал.

Когда в 1990-е у Брусиловского случилась первая зарубежная выставка, в Москве убили его французского галериста Басмаджана. Тело его так и не нашли, а Брусиловский с Воловичем оказались в Париже без копейки денег. Чтобы заплатить за отель, нарисовали семью его владельца. Зубного врача тоже пришлось нарисовать. Покупали в супермаркете самый дешевый суп в пакетиках, варили его у себя в номере и смеялись:

— Почти как дома!..

Уральские арт-аксакалы участвовали во всех моих выставках в Екатеринбурге. Когда я продекларировал, что каждая выставка должна быть не бессмысленным баловством, а предварительным подведением жизненных итогов, и придумал устроить панихиду по себе самому, они стояли над моим гробом и говорили прочувствованные речи. Без малейшего снобизма.

Неформальные пастыри 1990-х — художники Б. У. Кашкин, Махотин и Еловой — оказались куда более уязвимы и умерли раньше. А стариков-шестидесятников хватило надольше. Первым умер Метелёв. Потом мой друг скульптор Антонов. Потом Эрнст Неизвестный. За ним Брусиловский. Дольше всех продержался Волович. Хотя я надеялся, что этого никогда не случится.

Последний раз мы разговаривали с ним по ошибке. Находясь в аэропорту, я позвонил риэлтеру Волченкову, но тыкнул на Воловича.

— О! — говорит он мне. — Привет!

Я с возрастом пришёл к поддержке локальной культуры. Обрисовал книжку про уральские промыслы и организовал «Бажов-фест». Куда позвал Воловича в качестве эпиграфа и камертона. На открытии он рассказал юнцам, как в детстве встречался с Бажовым. А тут говорит мне:

— А я, Саша, не поверишь, начал «Корабль дураков» рисовать!

Более молодые художники представлялись ему иронистами-абсурдистами.

Непонятно, кто после Воловича за Уралом присматривать будет…

Для понижения пафоса расскажу про Воловича анекдот.

В 1990-е, когда перестали платить зарплаты и пенсии, в Екатеринбурге возникла невиданная доселе субкультура ксерокопированных листовок публичных домов. Каждую ночь столбы обклеивали новыми. Делали их просто — брали фото какой-нибудь топ-модели, к нему писали телефон и название «Барби», «Тутси» или «Бесстыжая маркиза». Мы все думали, что при капитализме так и должно быть. До того, как известно, секса у нас не было, это называлось «любовью». А теперь так вот будет на века. Уникальность момента оценил только Волович. Каждый вечер, возвращаясь из мастерской домой, он останавливался под мостом на улице Малышева и осторожно эти листовки отклеивал. Озираясь по сторонам, чтоб никто его за таким сомнительным занятием не заметил. Сначала показывал свою коллекцию знакомым, потом передал в Музей истории Екатеринбурга.

Ещё через неделю умер певец и депутат Кобзон. Колосс ушедшей цивилизации.

Про болезнь, с которой он боролся чуть ли не 10 лет, все знали, но тоже надеялись.

Впервые я повстречался с Кобзоном в середине 1990-х. Мы с Дубичевым позвали его в Екатеринбург попеть после областной конференции НДР (партии, возглавлявшейся премьером Черномырдиным). А потом ещё на одно мероприятие для 20 бабушек. Мягко говоря, не за миллионы. Бабушкам Кобзон не отказывал. Более того — тогда казалось, что его звезда закатилась и никому кроме этих бабушек он не нужен. Он и сам уже на бабушку походил. Журналисты в лицо именовали его «тоталитарным китчем». Больше писали о его связях с «русской мафией». Да и бабушки тогда были никому не нужны и прозывались «красно-коричневыми».

Переломил это «Норд-Ост», когда Кобзон вызвался вести переговоры с террористами и выводить заложников. Если в стране бардак, кто-то непременно берёт на себя ответственность это дерьмо разгребать. Тут и выясняется, кто есть кто. Хотя в Буденновске Кашпировский тоже ходил к террористам — но там аналогичное очеловечивание не случилось.

Надо признаться, что в юности я, будучи художником, тяготевшим к оригинальничанью, Кобзона не любил. Он олицетворял для меня самое скучное, что было в культуре. Как сейчас сказали бы, официоз и мейнстрим. А сейчас — вот ведь удивительный парадокс! — я первый поставил бы ему памятник. Без мейнстрима никакие маргинальные экзерсисы невозможны. И получается даже, что он — их соавтор.

Когда умерли Михаил Ульянов, Нонна Мордюкова и Вячеслав Тихонов, больше всего я переживал за отца. Они олицетворяли его мир. Как он теперь без них? До смерти Кобзона мой отец не дожил.

Если СССР — это наша античность, то Кобзон — это советский Фидий, никак не меньше. А теперь… Я понимаю, что без мейнстрима мы не останемся, кто-то обязательно займёт это место. Вот только кто нам придумает новый Тайшет, кто другую создаст Ангару?..

Анекдот про Кобзона такой.

Как-то в начале 2000-х знакомые моего свояка Димы решились позвать Кобзона на юбилей НТТМ в Верхнюю Пышму. Времена были безалаберные, и сами они только учились организовывать концерты. Приехали в Москву. Позвонили. Их предупреждают:

— Только не опаздывайте. Кобзон это не любит. Если сказано в 9 — значит в 9, а не в 9:50!

Тем не менее, они едут в его офис в гостинице «Пекин» и опаздывают. Кобзон укоризненно:

— Ребята, ну что ж вы так? Мне скоро в Госдуму уезжать! В договоре надо точно прописать, сколько песен и когда я должен спеть. Я — человек немолодой, мне связки готовить нужно. К тому же в этот вечер у меня ещё одно важное мероприятие в Москве. Поэтому последним рейсом мне обязательно надо вернуться…

В назначенный день Кобзон прилетает в Екатеринбург. Его везут в Пышму, по пути он начинает готовиться к концерту. И тут на дороге пробка. Что делать? Организаторы упрашивают его отменить дела и остаться. Но Кобзон не может. В назначенное время выходит на шоссе, поёт оговоренное в договоре количество песен встречным водилам, после чего разворачивается и улетает. Организаторы, понятно, попали на бабки, которые планировали вложить в следующий концерт. Вынуждены были сбежать в Новосибирск, потом переехали в Москву, где стали-таки продюсерами и признавались, что это Кобзон их профессии научил.

А ещё через месяц в Екатеринбурге покончил с собой литератор Саша Верников.

Как и почему — неизвестно. На похоронах никто не был.

Это уже поколение «пепси» и не менее показательная судьба.

Отец Верникова был военным переводчиком. Сам он тоже закончил иняз и считался самым перспективным молодым литератором в Свердловске. Подавал надежды. Во время службы в армии заранее написал Нобелевскую лекцию. После армии успел издать несколько книжек…

И тут — «перестройка», отпуск цен и всё такое прочее. Цены на бумагу взлетели, книжки издавать перестали. Зато стали популярны «неформалы», «андерграунд», «экстрасенсы», «перформансы» и прочие нетривиальные проявления человеческой активности. Всю свою неуёмную энергию Верников направил по указанному руслу. Сначала переводил Карлоса Кастанеду, потом встал на «путь Воина», увлёкся астрологией и уринотерапией.

Сидим мы как-то на кухне у Жени Касимова, попиваем вино, а Верников прямо при нас мочу пьёт. Женя плюётся:

— Ты чего делаешь?! Тьфу на тебя! Иди отсюда!

А он в ответ чего-то весело разглагольствует.

Потом Верников принялся собирать, сушить и жрать мухоморы. Потом увлёкся тувинским горловым пением. Потом сочинил финнам новую «Калевалу». Потом стал исполнять шаманские танцы под песни Высоцкого. При этом был не пришибленным интеллигентом, а вполне себе активным и даже агрессивным альфа-самцом. В другие времена стал бы председателем Союза писателей (вместо упомянутого Жени Касимова). Но 20 лет поедания мухоморов дали о себе знать…

Анекдот, как Верников встал на «путь Воина».

В 1989 году на Урале выдалось особо жаркое лето. Тогда Верников надел полушубок, шапку-ушанку, повесил на грудь табличку «Холодное лето 89-го» (тогда как раз вышел идеологизированный боевик «Холодное лето 53-го») и прошагал в таком виде от ЖБИ до Вечного огня на улице Московской. Чтобы жара спала… Наш друг Курицын, человек более наивный, проделал то же самое, только зимой в одной рубашке. Не заболел.

В общем, времена не выбирают, в них живут и умирают.

Солженицын немного приврал, обличая «красное колесо».

Описанные мной деятели жили много позже.

Но и по ним тоже что-то такое прокатилось. Во всяком случае, по Верникову.

Когда я работал на телевидении, то придумал, чем перекрыть ежедневные некрологи знаменитостей. Как заглушить волну. Всякий раз сопровождать это репортажем из роддома, где рассказывать будущую гипотетическую биографию сегодняшнего новорождённого. Кем он станет, где выучится, какие подвиги совершит. Но не прижилось.

Интересно, конечно, кто придёт им на смену.

Но, боюсь, мы этого не сможем ни заметить, ни оценить.

Читать ещё •••

Rambler

Читайте также:


Комментарии запрещены.

Информационный портал Аkimataktobe.kz

Статистика
Яндекс.Метрика Рейтинг@Mail.ru