«Огурцы купить нет почему». История переводчика жестового языка
Анна Анатольевна — лингвист, доцент кафедры стилистики английского языка Московского государственного лингвистического университета (МГЛУ), представитель Всемирной ассоциации переводчиков жестового языка по странам Восточной Европы и Средней Азии, директор Центра образования глухих и жестового языка им. Г. Л. Зайцевой и обладательница еще множества званий. Рассказываем, как она заработала неслыханные деньги в 12 лет и каково в течение одного дня переводить Билла Клинтона и Билла Гейтса.
«Дедушка поставил эксперимент на собственной дочери»
Наверное, это моя профессия меня выбрала, а не я ее. Я дочь глухих родителей, а такие дети часто становятся переводчиками.
Моя мама стала первым в Советском Союзе ребенком, которого спасли от туберкулезного менингита. Это было в 1946 году. В день, когда ей поставили диагноз, ее папа, как всегда, слушал «Голос Америки». И услышал, что в США доктор Зельман Ваксман изобрел стрептомицин, который может помочь при этой болезни. В Союзе его пока только испытывали на животных.
Дедушка работал с Курчатовым, был большим физиком, и ему удалось достать стрептомицин из Америки. В результате дедушкиного друга посадили на восемь лет за «шпионаж» — за то, что по телефону с американцем поговорил.
А потом уже начали применять и советский стрептомицин. И дедушка сам попросил сделать свою дочь «подопытным кроликом». Ее спасли, но она оглохла в девять лет. А уже в следующем году в СССР вылечили 900 детей с туберкулезным менингитом. Конечно, стрептомицин в любом случае стали бы использовать через какое-то время. Но мой дедушка сократил этот период, поставив эксперимент на собственной дочери.
«Я взяла язык «из воздуха»
Мои мама, папа и отчим были позднооглохшими. Так называют тех, кто потерял слух уже после того, как у них была сформирована словесная речь. Для них русский язык был первым языком, и со мной они говорили на нем. А между собой — на жестах.
Обычно в жестовом языке жест обозначает какой-то символ — это может быть одно слово, несколько или целая фраза. У русского жестового языка своя грамматика. Еще есть калькирующая речь — каждый жест обозначает конкретное слово, а предложения строятся по правилам русского языка. И есть дактилология — это система, в которой пальцами показывают определенную букву алфавита и таким образом складывают слова. Своего рода письмо в воздухе.
Первое жестовое слово я «сказала» в четыре года — это было слово «огурчик». Огурцы я любила. Меня никогда не учили жестовому языку. Я взяла его «из воздуха».
«Подумала: «Все, я с глухими никогда работать не буду»
В детстве я ненавидела телефоны! Это вечная проблема детей глухих: хочется гулять, общаться с мальчиками, иметь свою жизнь… Но когда я приходила домой, меня ждал список из десяти телефонов — надо позвонить в профсоюз, на завод, еще куда-то. Ведь раньше нельзя было ничего сделать через интернет, и глухие полностью зависели от слышащих. А мои родители к тому же вели очень активную жизнь, отчим был председателем Московского общества глухих.
К нам постоянно приезжали глухие люди, я привыкла, что в моей комнате обязательно кто-нибудь спит — из Челябинска, из Казахстана, из Грузии. Один раз пришли англичане, и потом отчима (он был членом партии) затаскали по всяким органам. Как это так — пригласил в семью иностранцев из капиталистической страны?!
Перед приездом англичан я на всякий случай выучила британскую дактилологию и смогла с ними пообщаться. Дактилология — единственное, что я учила специально.
Я очень любила английский язык. В 12 лет начала зарабатывать репетиторством — обучала девочку помладше.
Закончив школу, я пошла учиться в иняз (Московский государственный педагогический институт иностранных языков имени Мориса Тореза, ныне — МГЛУ — прим. ТАСС) и подумала: «Все, я с глухими никогда работать не буду».
«Меня откровенно купили»
Дедушка — мамин папа — был настойчивым человеком. Он пробивал публикации о глухих людях в «Правде» и «Известиях». В 1984-м он вместе с бабушкой издал книгу «Человек не слышит» — для многих родителей глухих детей она произвела эффект разорвавшейся бомбы. В ней рассказывалось, что у нас, оказывается, живут глухие и это нормальные люди — у них нет ни рогов, ни копыт!
В этой книге он писал про мемориал Авраама Линкольна в Вашингтоне. Что якобы он там пальцами показывает первые буквы своего имени — A и L, потому что статую делал глухой скульптор и оставил такой «шифр». В интернете же нельзя было посмотреть картинку, были споры.
А в 26 лет меня все-таки уговорили пойти работать переводчиком во Всероссийское общество глухих. Меня откровенно купили — сказали: «Пойдешь в международный отдел, поедешь за границу». Я пошла. И так получилось, что в первую заграничную командировку я полетела именно в Вашингтон и смогла увидеть мемориал Линкольна. Но очень трудно сказать, зашифровано ли что-то в его руках. Они так лежат, что можно трактовать, как хочешь.
«Поняла, что я была дурочка-предурочка»
Я переводила, как привыкла переводить дома. Но через пару лет работы в обществе глухих столкнулась с американцем, который пользовался международной системой жестов. Я пытаюсь говорить с ним — и понимаю, что почти ничего не понимаю. Это подтолкнуло меня учиться.
У моей мамы была подруга — Галина Лазаревна Зайцева, она исследовала русский жестовый язык, у нее много работ по его лингвистике. Я читала их, читала другую литературу — она как раз начала появляться. И поняла, что я была дурочка-предурочка, — непонятно, как я вообще переводила! Но меня понимали, никто не жаловался.
В то время во всем мире было много переводчиков-непрофессионалов — просто потому, что, когда мы начали работать, этому нигде не учили. И эти непрофессионалы впоследствии обучали других. В России переводчиков жестового языка впервые начали готовить в Московском педагогическом государственном университете, я там преподавала. Но это шло как второе образование, и получилось не очень удачно. А потом уже их стали учить в МГЛУ — моей альма-матер.
«Глухие к нам не приходят»
В 90-х годах мы с Галиной Лазаревной Зайцевой открыли билингвистическую школу, где использовали жестовый и русский язык. Но быстро поняли, что тема работы с глухими гораздо шире. Это и работа с родителями, и преподавание жестового языка, и исследования. Так центр отпочковался от школы, я стала директором, Галина Лазаревна — научным руководителем. В 2005 году она умерла, и центр остался на нас — ее учениках и последователях.
Мы занимаемся преподаванием, делаем словари и учебные пособия, исследуем жестовый язык. Мы обучаем только слышащих. Глухие к нам не приходят — они, как правило, все берут «из воздуха».
«Как серая стена»
Переводчик должен быть как серая стена: если его незаметно, значит, это хороший перевод. Работать так может не каждый. Я сейчас, например, перевожу, только когда это очень нужно. Той же Галине Лазаревне приходилось иногда переводить ученые советы.
Трудно не вставлять свои комментарии, если переводишь другу, например.
К тому же в России исторически сложилось, что переводчик жестового языка — это и нянька, и помощник, и секретарь, и социальный работник. Переводчики и сами в этом виноваты, у многих к глухим такое патерналистское отношение: «Эти несчастные глухие, мы лучше знаем, мы за них решим…» А уж переводчики из семей глухих, как я, — они обычно рано взрослеют, они наглые, уверенные в себе, привыкли быть в центре внимания, потому что некоторые глухие родители ой как счастливы, что у них родился слышащий ребенок!
Этот подход до сих пор жив, и это ужасно. Потому что переводчик должен быть просто переводчиком. Совершенно нейтральным.
«Говорить можно со скоростью один-два жеста в секунду»
Я перевожу со словесного русского языка на английский и обратно, без жестового. Ощущения сильно отличаются. Например, на конференции ты сидишь в будке, а человек слышит твой перевод в ухе (наушнике). В будке тебя не видят, можно снять тапочки, попить водички, почесаться… А жестовый язык — визуальный. При переводе невозможно не смотреть в глаза: даже если ты на сцене, ты все равно стараешься увидеть тех, кто в зале. И это большое психологическое напряжение, потому что твои ошибки моментально заметят.
Если переводишь, например, со словесного русского на словесный английский не из будки, то перевод будет последовательный. Спикер говорит «бу-бу-бу», переводчик — «ля-ля-ля». Синхрон здесь невозможен, потому что два звучащих языка будут перекрывать друг друга. Человек сказал — у тебя есть время подумать, переформулировать, перестроить. Проблема только в том, что ты можешь забыть сказанное — поэтому некоторые при последовательном переводе делают для себя пометки.
А жестовый язык — беззвучный, поэтому синхрон тут возможен практически во всех ситуациях и наиболее распространен. К тому же жестовый язык — язык 3D, в нем задействовано пространство.
А словесные языки — линейные, одно слово идет за другим. Как бы быстро я ни говорила, я все равно не могу сказать два слова одновременно.
Поэтому чтобы перевести жестовый язык в словесный, может потребоваться больше времени. Спикер что-то сказал на жестовом — а переводчик все еще «ля-ля-ля», а там продолжают дальше говорить на жестах, и ты первое еще не договорил, а второе уже забыл…
К тому же у русского словесного и русского жестового, например, разная грамматика. В жестовом вопрос ставится в конце. По-русски вы спросите: «Почему ты не купил огурцы?» А в жестовом это будет «огурцы купить нет почему». Я жду до вопроса, быстренько соображаю и перевожу, а человек уже говорит дальше…
Это все возможно сделать, просто когда переводишь долго — устаешь, и качество снижается. Сейчас во многих странах переводчики работают в одиночку только при каком-то социальном обслуживании — к врачу сходить, к нотариусу. А конференции и лекции — только в паре: один переводит, а другой — страхует, когда видит, что партнеру сложно. Но у нас в стране такого нет — хотя бы потому, что пока никто не готов платить двум переводчикам за одно и то же время.
«Каждый сорт хурмы имеет свое жестовое обозначение»
Я прилично знаю русский жестовый и английский словесный — могу переводить с одного на другой. В России я знаю всего трех-четырех таких специалистов.
Я более-менее владею британским жестовым, американским — плохо, но могу на нем объясниться. Еще есть международная система жестового общения, с ней я тоже могу работать. В принципе, я пойму глухого человека из любой страны. Просто скандинава начну понимать через 20 минут, а японца — может, через два-три дня.
Мы проводили исследование — сравнивали жестовые языки бывшего СССР. И хотя мы говорим, что это отдельные языки, уверяю вас — в Литве все глухие меня прекрасно поймут, хотя я буду говорить на чистейшем русском жестовом языке. С Латвией, думаю, будет так же, с Эстонией — можно поспорить.
Или, например, Грузия, Азербайджан и Таджикистан. Культуры и словесные языки — разные. А жестовый язык — тот же самый, на котором говорю я. Конечно, есть национальные особенности.
А нам это нужно дактилировать. В русском жестовом любая зелень — это трава, и все. Попробуйте так грузину сказать! У них для петрушки, кинзы и базилика есть отдельные жесты.
В последнем языковом атласе было зафиксировано 138 жестовых языков. Но я думаю, что их больше.
«Клинтон в жизни выглядит как в телевизоре»
Однажды я утром переводила Билла Клинтона, а после обеда — Билла Гейтса. Это было в Вене, на международной конференции по проблемам СПИД и ВИЧ. У обоих были хорошие доклады, не вода. А Клинтон в жизни действительно выглядит как в телевизоре — большой и розовощекий. У него тогда только закончилось президентство.
Я была во многих странах, но чаще всего я там вижу зал и аэропорт. Хотя бывает, что возможность что-то посмотреть остается. Ни разу не ездила в Южную Америку, а в Африке была только в ЮАР. Зато дважды.
Бэлла Волкова, Габриэла Чалабова
Rambler
Читайте также:
